Александр Бушмакин. Когда не хочется покоя

Александр Николаевич Бушмакин – мой первый начальник. А первый начальник, как первая любовь, это на всю жизнь.

До сих пор не понимаю, почему в те голодные девяностые он взял меня на должность, о которой кроме меня наверняка мечтали и другие, более известные своими родителями, выпускницы института невест. «Пресс-атташе» – так горделиво называл он человека, призванного осуществлять дипломатическую миссию в стане журналистов и обеспечивать их лояльность по отношению к милиции общественной безопасности в Кургане.

Вообще, милиция общественной безопасности (МОБ) – это структура, объединившая далеко не самые престижные милицейские службы: патрульно-постовую, дознание, участковых, инспекторов по делам несовершеннолетних… Это вам не зажравшийся ОБХСС, не элита и белая кость милиции – уголовный розыск, не интеллектуальная аристократия – следствие… Это плоть от плоти рабочие и крестьяне – тихие труженики милицейского фронта – те, о которых братья Вайнеры никогда не напишут книг, те, о которых Станислав Говорухин вряд ли когда-нибудь снимет кино. Но в Кургане в конце девяностых они гремели. Гремели благодаря организаторскому таланту Бушмакина, гремели потому, что он – один из немногих, кто понимал и адекватно оценивал значение общественного мнения. Он так сумел закрутить интерес вокруг своей службы, что журналисты с готовностью и даже с радостью откликались на любой предложенный им информационный повод.

В его руках была сосредоточена власть. Власть реальная, власть, которую абсолютное большинство людей конвертировало бы в деньги. Кто угодно, но не Бушмакин. Он, имевший все возможности стать миллионером, человек, который на заре становления российского бизнеса руководил лицензионно-разрешительной системой, сегодня – обычный пенсионер. Да, он до сих пор деятелен. До сих пор руководитель. В его ведении Управление Министерства юстиции РФ по Курганской области. На его погонах – большая, шитая золотом, звезда. Его классный чин – действительный государственный советник юстиции 3-го класса – соответствует воинскому званию генерал-майор. Но все это – лишь отблеск того могущества, которое он воплощал в себе к моменту моего первого трудоустройства.

«Елена, я не хочу пиариться, – тысячу раз повторил мне он, когда я сказала, что собираюсь написать о нем материал. - Я устал. Устал слышать упреки от всех, в том числе от властей». «Стареет Александр Николаевич, – подумала я, когда услышала, что его стали занимать подобные мелочи. – И где тот амбициозный и честолюбивый человек, которого я знала долгие годы?»

Между тем Александр Николаевич повзрослел. Я очень надеюсь, что он простит меня, человека много младше его, за подобные дерзкие оценки. Но он стал мудрее. Рассудительней. Жаль только, что за этим спокойствием мне приметилась необычайная грусть – вечный и верный спутник познания.

- Ты понимаешь, Елена, когда человек подходит к финишу, он обычно оценивает, правильно ли он жил, правильно ли он что-то делал… Конечно, я недоволен собой. Много грешил. О чем сейчас сильно каюсь, честно тебе говорю. Будь бы у меня второй шанс, я бы, конечно, с этим сознанием по-другому начал свой путь…

До 50 лет он был очень резок с людьми. Он делил их на плохих и хороших. И если они были плохими, Бушмакин с ними не церемонился. Он просто ломал их. Но я никогда не воспринимала его гнев всерьез. И оттого стояла как бы в стороне от всего коллектива. «Блаженная», – говорил о таких Александр Николаевич. «Высокомерная», - думали многие другие. А я просто очень хорошо понимала природу и как следствие недолговечность его гнева. Как и он, я меряла людей по себе. Как и он, я быстро умела прощать. Может быть, я говорю так потому, что мне ни разу не пришлось на себе испытать силу его немилости. Но я склонна думать скорее иначе.

- Уметь прощать, я уверен, – одно из самых ценных человеческих качеств. И ты знаешь, кажется, я им обладаю. Вот есть категория людей – злопамятных – они вынашивают в себе мелкие недовольства, преумножая и масштабируя их в крупные обиды. Я так не могу. Я не помню зла, и потому мне легко идти по жизни. Иной раз нашепчет один другому невесть что, последний надуется и ходит нос от меня воротит, не хочет даже разговаривать. Ну как ребенок, право! И ведь это ученик мой! Я вырастил из него командира, он сейчас должность неплохую занимает… Я смотрю на него и думаю: «Ты желчь свою побереги, ведь себе же хуже делаешь…»

Я спрашиваю его: говоря о грехах, имел ли в виду он только гневливость? Конечно нет. Их список длинней. Мало внимания уделял семье, что, в общем, понятно: нельзя хорошо служить и быть при этом отличным семьянином. Гусарил. Был честолюбив… Да только грех ли это? Властный, резкий, не в меру вспыльчивый, знающий, чего хочет, и уверенно шагающий к своей цели – он всегда был типичным холериком. А сейчас – стал мягче. «Возраст у меня теперь, голубушка, демократический», – говаривала в свое время мой преподаватель литературы Дина Германовна Кульбас, гроза филфака, в ответ на вопрос: «Как же так, раньше вы по полкурса на экзамене срезали, а сейчас – всего восемь человек?..»
Может, во мне говорит свойственный каждой женщине материнский инстинкт, но в последнюю встречу он показался мне особенно трогательным и беззащитным. Возраст снял с него присущую молодости резкость, и под хрустящей корочкой оказалось то, что раньше замечали немногие: мягкое, неравнодушное ко всему, что происходит вокруг, сердце; и душа, способная откликнуться на любой зов.
Не знаю, как давно у него висит эта картина, но в 97-м (когда мы познакомились) она уже была. Вырезанная на простой многослойной фанере репродукция работы Чюрлёниса. «Равнодушие». Рука просящего, протянутая навстречу, и как ответ – спины толпы… На обороте надпись, цитата из Юлиуса Фучика: «Не бойся друзей. Худшее, что они могут, – это предать. Не бойся врагов. Большее, что они могут, – это убить. Бойся людей равнодушных, именно с их молчаливого согласия каждый день, каждый час, каждую минуту в мире совершаются злодеяния». Эти слова всегда были для него девизом. А картина – тестом для новичков, которые попадали в поле его жизнедеятельности. Написанная в типичной для символистов манере, она не была понятной каждому, тем более в милицейской среде.
Категоричность – вот еще одно из самых ярких его качеств. Он требовал от других того же, что делал всегда сам. «Помогай другим, если можешь» – один из принципов, которые он всегда исповедовал. И он помогал. Мне. Моему мужу. Всем, даже не очень знакомым и совсем не близким людям, если таковое было в его власти, конечно, не злоупотребляя ею и не преступая закон.

- Мне не нравится сейчас полиция. Да, перед реформированием были поставлены очень значимые задачи. Культура в работе, честность, уважение к людям. Но беда в том, что законодательно эти качества каждому не пришьешь. А то, что прописали в законе, в результате привело лишь к превращению полицейских в балерин. Надо же разделять, кто перед тобой: порядочный человек или преступник. Понятно, что он тоже человек (у нас сейчас это слово стало очень модным, мы неожиданно для себя превратились в гуманистов). Но он убивает людей, а ему дают за это десять лет. По закону. Моя милицейская душа не понимает этого. Он убил ребенка, на всю жизнь лишил родителей радости, а у него спрашивают, не падал ли он в детстве с кроватки. Между тем, важно одно – он преступил закон. И закон должен быть суров и неотвратим. У нас в России в последнее время отсутствует справедливость. А это, я считаю, самое главное, чем может быть сильно государство. Духовностью и стремлением к справедливости. Я жил в эпоху социализма. И у меня есть возможность сравнивать: что было положительного тогда и что хорошего появилось в последние десятилетия. Да, мы материально стали жить лучше. Да, появилось больше возможностей. Но мы теряем какие-то очень важные человеческие качества, которые в современной жизни почему-то отошли на второй план. Мы стали разобщены, неответственны по отношению к друзьям и коллегам. Нет той близости между людьми, которая была прежде. Все заменил капиталистический сервис. Помнишь, как раньше переезжали всем миром? А теперь уже и неудобно как-то позвать друзей. Ну, зачем, думаешь, я буду людей беспокоить? Можно ведь вызвать грузчиков вместе с «Газелью»…
Мы многого ждали от того ветра свободы, который задул в стране в конце 80-х. Нас привлекли тем, что будут перемены. Мы думали, что как-то вздохнем, откроем двери, к нам приедут иностранцы, вместе с ними появятся какие-то новые технологии… Мы ждали этого. Но к власти пришли хищники. Я видел, как проходила приватизация, а потом, когда стал главным судебным приставом, видел, как нагло и беспардонно забирают базы, магазины, предприятия, заводы, вообще пустующие помещения… Сейчас все это сдается в аренду и многие живут за счет этого. Но они ничего не созидали сами. Они не строили и даже не торговали, чтобы заработать начальный капитал. Я уважаю частную собственность, если ты сам ее создал. И знаю таких предпринимателей. Сегодня успешные и знаменитые, они, тем не менее, очень резко выделяются на фоне наглых, циничных, тех, кто только забирал, грабил, приватизировал.
- Сравнивая милицию тогда, в конце 90-х, и сейчас…
- Ты, Лена, приходила на сломе милиции. И это был очень страшный период, когда все было дозволено, когда появились преступные группы, когда менялась общественно-политическая и экономическая формация… Многим было сложно сориентироваться, куда идти и с кем быть. Мне ведь тоже предлагали всякие сделки, ну, например, охранять перевоз водки или обеспечивать «крышу»…
- А если бы вы использовали тогда свое положение?
- Ну, ты же сама работала у меня и прекрасно знаешь…

Кстати, я не говорила еще, что нет человека на свете более честного и неподкупного, чем Бушмакин? В этом никогда не сомневались даже его враги. Ну, разве что самые недалекие. Прервав Александра Николаевича на полуслове, я расскажу вам, какие перед ним открылись бы возможности, будь он чуть менее принципиален. Безусловно, он мог бы быть весьма небедным не только по меркам Кургана человеком. Конечно, многое зависело бы от его инициативы и способностей, но первоначальный капитал ему могли обеспечить более чем внушительный. За одну только перевозку колонны грузовиков с финской водкой Бушмакину предлагали сумму, адекватную теперешнему миллиону. А сколько их таких было? А сколько предпринимателей приходили и просили разрешения просто называть его фамилию, когда на них наезжали бандиты?
- Ты помнишь, сколько спецопераций мы провели, чтобы отхлопать тех, кто угрожал Воротынцевой? Вот тоже человек, заслуживающий уважения! Вообще удивительно, сколько женщин смелых и предприимчивых подняли свои головы тогда, в смутные девяностые. Недавно подошла ко мне одна и спрашивает: «Александр Николаевич, вы меня помните? Вы служили в милиции, а я работала на мясокомбинате» Как не помнить? После развала комбината она взяла в аренду цех и пыталась делать там деликатесы. Приехали бандиты, сказали, мол, будешь платить такую-то сумму, иначе мы тебя подожжем. Назначили стрелку. А она к нам. Мы провели спецоперацию и жуликов задержали…
Вообще первое уголовное дело по рэкету мы возбудили, если мне память не изменяет, еще в 1989-м. Я был тогда замом в Советском райотделе, и это дело было под моим личным контролем. А возбудил и великолепно его провел следователь Толмачев – тот самый, который сейчас зам.председателя областного суда. Я сам тогда ездил в следственный изолятор и оберегал арестованного, потому что инструктировали этого бандита, как ты думаешь, кто? Наши коллеги…
- У вас была очень большая слава. Среди предпринимателей не в последнюю очередь…
- Вот почему начальник ГУВД и подумал, что я собираюсь занять его место. Вот почему моя карьера так быстро закончилась. Был тогда такой добрый человек, ты его знаешь, он потом пришел на мое место, так вот он начал ходить к Останину и сливать ему всякую гнусную и, главное, далекую от правды информацию. Ну, я вижу, подъедают меня натурально. Придирки начались какие-то… А потом и вовсе эпизод случается, отвратительный до крайности. Вскоре меня отстраняют, лишают права подписывать. После всех этих приколов я, естественно, сказал «спасибо» и ушел на пенсию, благо моя выслуга это с лихвой позволяла.

Потом была эпопея с его назначением на пост главного судебного пристава. Инициатором этого назначения выступил Броневицкий, бывший в ту пору заместителем председателя областного суда, в свое время они тесно сотрудничали. Бушмакин до сих пор бесконечно благодарен ему: столько полезного сделал он и в его, Александра Николаевича, судьбе и в борьбе с преступностью.
Назначение шло трудно. С одной стороны – ходатайство руководства областного суда во главе с тогдашним председателем Слышковым Алексеем Яковлевичем, с другой – доносы. В какой-то момент ему позвонил друг главного судебного пристава России генерал-лейтенант Харитонов. Позвонил лично. Сказал прилететь в Москву, особо не распространяясь о цели и месте визита. Бушмакин выполнил указания. Его посмотрели, побеседовали… Вскоре был подписан приказ. Однако в Кургане этот приказ оказался спрятанным! Единственным, кто поддержал тогда в этой ситуации, был губернатор. Только после его вмешательства закончилась эта долгая история.

Я помню, каким подавленным и уставшим был он в то время. Но в работу по созданию новой службы он включился с присущим ему азартом.
Указ об организации совершенно нового института, призванного воплощать в жизнь решения и постановления суда, был подписан Президентом в ноябре 1997 года. Бушмакин приступил к исполнению обязанностей в феврале 1998-го. И опять он был первым! Как и в случае с милицией общественной безопасности, он создавал, организовывал, воплощал идеи с нуля. У него снова горели глаза, и снова он был главным ньюсмейкером нашей прессы. Я спрашиваю его: «Что могло бы сейчас сделать вас счастливым?» «Новое дело», - отвечает он.

А еще он научился слушать. Мы сидим в небольшой комнатке – «отдыхайке», пьем чай с конфетами и, наверное, впервые в жизни говорим на равных. Он задает мне главный вопрос: «Елена, а ты-то сама счастлива?» – и внимательно ждет ответа. Мы вместе молчим о счастье. Я вспоминаю гениальные слова Кончаловского: «Счастье – это не иметь все, что ты хочешь, а хотеть все, что ты имеешь». «Да, Александр Николаевич, – думаю я, – мы с вами счастливые люди. Но ведь стремления к большему никто не отменял!»
- Понимаешь, Лена, как тебе сказать, самореализоваться я, конечно, смог во многих аспектах, – подхватывает он мои мысли, – но чувство внутренней удовлетворенности отсутствует.

Каждый раз, на каждом новом месте, в каждом новом коллективе он старается создать свой, соответствующий его представлениям, микромир. Они подбирает сотрудников только через тестирование, через глубокое изучение. Ему важно, чтобы в коллективе была творческая атмосфера, атмосфера дружелюбия. Во многом его представления берут свое начало оттуда, из советской эпохи: он проводит выставки, организует совместные мероприятия для своих сотрудников. Он старается научить их быть интересными людьми. И добрыми, что немаловажно.
- Этот мир, Лена, он жестокий, и чтобы оставаться в нем человеком, надо научиться сохранять чувство внутреннего достоинства и внутренней культуры. Мне кажется, это самое главное. Кроме, конечно, профессионального совершенствования.

Он старается выстроить социализм на отдельно взятом клочке суши. И совершенно неожиданно это становится интересно его сотрудникам. Мне сложно сказать, то ли так получается, потому что он подбирает людей, близких себе по духу, то ли потому, что он действительно гениальный организатор.

Он часто говорит о душе и духовности. Искренне считает духовность основой России и в подтверждение приводит неоспоримый факт: наш народ всегда побеждал силой духа, а не силой оружия.
- Частная собственность, Елена, может, конечно, стать причиной отваги в бою (да и то сомнительно). Но многие ли ее имеют? Сейчас в России лишь 10 процентов знают, что им защищать. Вот у меня есть дом, есть машина (нормальная, так сказать), есть мебель, есть библиотека, есть коллекция картин, за которую меня всё осуждают. Но многие ли это имеют? А между тем, ведь именно частная собственность, именно стремление к ней становится в последнее время национальной идеей, национальным стержнем.
- А кто и почему вас осуждает за коллекционирование?
- Ты знаешь, однажды меня попросили выставить свою коллекцию (а это более 100 работ) в культурно-выставочном центре. Просто позвонил начальник управления культуры области и сказал: «Сан Николаич, все коллекционеры боятся свои коллекции выставлять, но ты-то – милиционер, ты же не боишься!» Я говорю: «Не боюсь». «Ну вот и давай тогда! Снимай все со стен». Ты представляешь, что такое снять их все со стенок, упаковать, подписать, транспортировать… Ну, что же, повздыхал-повздыхал, да и сделал, раз пообещал.

А на выставке ко мне подходит известный и солидный человек, генерал, и говорит: «Это сколько же ты наворовал, чтобы собрать такую коллекцию?!» Вот было бы царское время, вызвал бы его на дуэль, честное слово, да и застрелил! Я 41 год ношу погоны! Это же целая жизнь! И всю эту жизнь я собирал те картины, которые мне дарили или которые я сам покупал на развале. Да, там есть работы известных курганских художников, и, наверное, сейчас они действительно стоят недешево. Но когда я их покупал, их создатели были еще никому не известны, а их стоимость исчислялась в десятках и сотнях рублей, а никак не в тысячах и тем более не в десятках тысяч. У меня нет ни Шишкина, ни Репина, ни Сальвадора Дали. Нет знаменитых итальянцев эпохи Возрождения или малых голландцев… Самое ценное в моем собрании – это полотно Тамары Меженовой под названием «Вестник». Когда я увидел эту картину, она мне так понравилась, что я уговорил ее продать, хоть цена и была для меня высокой. Тамара продала с условием, что я буду отдавать картину всякий раз, когда она будет выставляться за границей. Целый год я рассчитывался с ней за эту работу.
Берегу и несколько акварелей Германа Травникова. В остальном это грошовые пейзажи или натюрморты, не всегда даже на холсте, порой на обычной фанере. Есть на соломке, есть на глине, где-то в коже и даже на металле. А вот это – ценная картина, я ее случайно на чердаке нашел. Знаешь, сколько я за нее заплатил? Пятилитровую канистру пива. Ее автор – основоположник курганской школы художников, мне помогла ее отреставрировать Людмила Савицкая. Мы с ней дружим, она приглашает меня на вернисажи всякие…
Что еще тебя интересует? Что тебе рассказать? Ты понимаешь, Лена… Я знаю, ты можешь хорошо написать… Но состояние души ты не опишешь. Да и неинтересно это. Сейчас другое ценится. Надо стоять в строю и не высовываться. А какая там у тебя индивидуальность…
- А для вас это важно?
- Да нет. Уже нет. Я же выслужил все давно. У меня достойная милицейская пенсия. Плюс за 14 лет после выхода в отставку я насобирал целый миллион, он лежит в банке, и там тоже пусть небольшие, но каждый месяц проценты капают. Проживу…
Я же теперь ни от кого не зависим. Жаль только смену бросать да людей, верных моей идеологии, оставлять не хочется…

Если быть верной жанру, то на этой грустной ноте следовало бы завершить свой рассказ об Александре Николаевиче Бушмакине. Но не таков мой герой. Он отчаянный оптимист и неутомимый борец со всем: с преступниками, со средой, с обстоятельствами. Борьба для него – это смысл жизни, это не выживание, это совершенствование себя. В свои 62 он сумел остаться безрассудным и безбашенным, каким обычный человек редко бывает даже в юности. Ему не интересно теплое турецкое море, он купается в ледяных (+6 по Цельсию) водах Байкала. Он перестал читать дешевую литературу. Серьезная публицистика, жанр исторического романа, документалистика… А еще – альтернативная история. Да! Неожиданно для себя я узнала, что он еще и мечтатель. Ему интересно, как бы мы жили, если бы…