г. Курган
(3522) 46-66-06
ЖУРНАЛ: CherAmi № 4 (63), ТЕМА: Общество

Русский гамбит Алексея Гуськова

25.05.2016
Русский гамбит Алексея Гуськова

Не Голощекин, а Папа Римский!

ТЕКСТ: Елена Тельпиз

Не знаю, испытаете ли вы такое же удовольствие от чтения этого интервью, какое испытала я от непосредственного общения с Алексеем Гуськовым. Впервые за долгие месяцы я возвращаюсь домой, нет, не довольная собой (скорее наоборот, едешь и перебираешь места, где была слабой, где не спросила, не развила интересную тему, не вывела на размышление), но с душой, переполненной радостью от вкусного и очень живого общения. Прилагательное «вкусный» здесь не случайно. Гуськова нужно дегустировать. Его надо есть глазами, ушами, надо смаковать его жесты, мимику, игривые лучистые глаза. Он резко сокращает дистанцию: психологическую, физическую, втягивая тебя в свое личное пространство настолько близко, что поначалу ты испытываешь неловкость. Потом привыкаешь и купаешься в этом фонтане непривычного для русского человека свободного изъявления себя. Его руки, его глаза в непосредственной близости от твоего лица уже не кажутся чем-то странным, он взаимодействует с тобой не только вербально.
Мы говорим о многом. Я стараюсь не нападать, зная, как сильно он устал за последние два дня. Три спектакля подряд в Екатеринбурге, шесть часов в автомобиле до Частоозерья, а здесь походы, встречи, экскурсии, автографы, восторженные сельские учительницы и журналисты: с камерами, микрофонами и умненькими все понимающими глазами. Про глаза — это был комплимент вашей покорной слуге, собственно его-то я сейчас и отрабатываю.

Итак:

- Алексей, зачем вы во все это ввязались? Ваш приезд сюда – это творческий интерес, так сказать, интерес художника к русской деревне или гражданская позиция члена генштаба «Единой России»?
- У Горького есть огромный цикл пьес, он начал писать его приблизительно с 1907 года, после первой революции, когда в России появился класс новой буржуазии, активно обустраивающий места своего обитания. Он мало просуществовал, этот класс, и исчез после революции 17-го года. Горького эти люди очень интересовали, откуда они появились, куда они делись и что с ними случилось. Будучи выходцем из «босяков» и хорошо зная русскую жизнь, он понимал, что, вероятно, именно эти люди и есть основа России. Вершиной его поисков стал «Егор Булычев и другие».
То есть, можно сказать, что моя гражданская позиция выросла из моего творческого любопытства. Чем дольше я живу, чем «многодетнее», «многовнуковее» становлюсь, тем больше растет моя ответственность перед обществом. Вероятно так. Я размышляю сейчас вместе с вами, потому что раньше не задавал себе подобных вопросов. Такие люди, как Александр Ильтяков, мне очень интересны. Он же знает здесь все до последнего шурупчика! Он же, как по Лувру, идет по своим цехам и рассказывает о колбасах, соловьем мне пел про свои сосиски! А они действительно вкусные, и он этим гордится! И он отстроил все это за столько километров от федеральной трассы, уж не говоря о расстоянии от города! В результате я смотрю на Частоозерье и не могу поверить, что это русская деревня. Эта церковь, эта школа, этот спортивный комплекс, эта мостовая плитка. Мостовая плитка в деревне! А машины-то какие здесь ездят! И я понимаю, что все это сделано усилиями и энергией одного человека. И, возвращаясь к Горькому, мне кажется, что именно этот период творчества драматурга, о котором я говорил, и именно этот отрезок истории очень и очень соответствуют нашему нынешнему времени.

- Но вы стали членом партии еще в 2000 году…

- Партия тогда называлась не «Единая Россия», а «Отечество». Сделаю небольшой экскурс в прошлое: весь окружающий меня актерский мир ездил в те времена поддерживать ту или иную фракцию. Ваш же покорный слуга никогда никуда не ездил. Даже в 96-м при покойном Борисе Николаевиче, когда многие считали своим долгом поддержать Ельцина в противостоянии с Зюгановым, мне звонили из Союза кинематографистов и звали куда-то приехать, я отказался, потому что у меня болел трехлетний сын. После этого я оказался записан в коммунисты и ретрограды. А в 2000-м в театр зашла женщина, осетинка, с огромными такими глазами и говорит: «Мы такую партию открываем! Алексей, мы хотим, чтобы вы были с нами!» - «Как ваша партия называется?» - «Отечество». - «А что вы хотите?» - «Чтобы всем было хорошо!» - «О, я за вашу партию!» И когда «Отечество» трансформировали в «Единую Россию», никто даже не подозревал, что я там с 2000 года.
За три года мы успели сделать детский фестиваль самодеятельных театров «Золотой ключик». Это было очень наивно, смешно и прекрасно, и если на какую-то из детских жизней повлияла наша тогдашняя затея, значит, все было не напрасно. Сейчас другой этап работы. Я определил для себя сферу своей деятельности – это киноиндустрия, которая сегодня в непростой ситуации, и это театр. То есть, отдавая себе отчет в том, зачем и для чего я могу быть полезен, я сразу сказал о том, что могу, хочу и буду делать. И никуда не пойду, если не знаю, не понимаю и соответственно не буду убедительным.

- Вы сейчас говорите о будущем нашей страны, о ее развитии. А это вопрос политический. В силах ли художник влиять на политиков? Корректировать их действия? И надо ли ему этим заниматься?

- Это вечный вопрос. Некрасов отвечает на него так: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Вместе с тем в русской же классике есть противопоставление государства и поэта и как следствие – посыл: художник не должен быть связан с властью. И есть еще такое слово, как «патриот».

- «Патриот» - это хорошее слово. Просто его девальвировали в последнее время те, кто на себя его примеряет.

- Есть и другие слова: честь, достоинство, истина.

- Терпимость?

- Да, и терпимость тоже.

- Но это либеральная ценность. А «либерал» сегодня – слово ругательное для большинства людей. Плохое слово.

- «Либерал» – это неплохое слово.

- Сегодня оно синоним слову «предатель». Если тебе что-то не нравится, значит, ты предатель. Если ты критикуешь, чтобы вскрыть проблему, обратить на нее внимание и начать исправлять, значит, ты предатель. И ведь что обидно, есть очень неглупые люди, которые разделяют эту точку зрения.

- Ну, это их позиция. Бессмысленно драться, бессмысленно силой доказывать свою правоту. А действовать осмысленно означает не сдаваться. Продолжать делать свое дело, опираясь на свое понимание и на свои силы. Ни одно противостояние не приводило ни к чему хорошему. Ни одно. Нас сейчас раздражает единение, потому что мы 70 лет ходили строем. И голосовали единогласно. Поэтому люди отвечают недоверием.
Это еще и проблема проигранных информационных и идеологических пространств. Посмотрите на Францию. Французы защищают франкофонный мир. Берегут свой язык, свою культуру, свой кинематограф. Нация, которая ходит в кино и смотрит большую часть своей кинопродукции, не может не сохранить свою идентичность. Нами же за историю двадцатого столетия проиграно очень много. И это после фантастического 19-го века, который дал человечеству то, чем до сих пор питается вся мировая культура! Мы наследники чего-то очень большого, и нам пора прийти к этому понятию: я – россиянин. И мне это нравится. Это красиво.

- Вернемся к вашей профессии. За семь лет работы за рубежом у вас девять европейских картин. Одна из них получила «Давида ди Донателло», «Сезара». А еще номинации на «Золотой глобус»… Как, не зная ни итальянского, ни французского, вы умудрились этого добиться?

- На площадке языки легко учатся, в процессе съемок понимаешь и режиссера, и партнеров без переводчика, даже если не говоришь на их языке. Есть русская актерская школа, она и дает инструменты. Сейчас в Италии вышла картина под названием Le Confessioni («Исповедь»), где я снимался с Тони Сервилло, Даниэлем Отоем, Конни Нильсен, Мари-Жозе Кроз, Пьерфранческо Фавино, Морицем Бляйбтроем… Это ведущие артисты своих стран. Но на площадке мы все наблюдаем друг за другом, смотрим, как работает коллега. И мои коллеги тоже меня спрашивали: «Как вы это делаете?» - «А с чего начинать? С какого момента рассказывать?». Хотя я всегда говорю, что на Западе для меня это не работа, а своего рода шабашка…

- Действительно шабашка?

- Шабашка, которой я горжусь. Мне приятно, что я уже уехал, а от меня остался красивый вензелечек, который мог сделать только я. А потом меня ассоциируют с русской актерской школой. А русскую школу – с Россией. И я горжусь этим. Правда.

- Как это произошло в первый раз?

- Благодаря режиссеру. Он француз, румынского происхождения, еврей. Его отец очень известный и образованнейший человек – журналист Йон Михайлеану, переживший нацистские лагеря, бежавший из Румынии. Когда Раду было шесть лет, они эмигрировали во Францию. Раду - штучный режиссер, принадлежащий для меня к элите французского кино. Он снимал фильм о музыке и о скрипке. Меня пригласили на кастинг, и я сделал пробы на русском языке (фильм пятьдесят на пятьдесят: русско-французский). Дальше привожу диалог:

Раду Михайлеану: Вы могли бы быть моим героем. Надо сделать сцену по-французски.
Я: Это невозможно.
Раду: Почему?
- Я никогда не учил французский, и ничего, кроме «бон жур», не знаю.
- Но вы хотите работать?
- Это очень интересный материал.
- У меня условие Canal`a+: артист должен говорить по-французски.
- Но вы понимаете, что невозможно выучить язык за два месяца до начала съемок?
- Я понимаю. Но мы попытаемся их обмануть.
- Как?
- Если вы дадите мне слово, что всерьез будете учиться дирижировать и начнете изучать язык, то с вами, если надо, сегодня всю ночь будет работать наш переводчик. Утром – пробы. Вот этот монолог на 12 минут сыграете на камеру. А я возьму на себя грех обмана.

Договорились. До пяти утра я учил этот монолог. И все получилось. Обман прошел. А потом я выработал целую систему. И когда пришло приглашение от итальянцев (а там роль огромная), я уже знал, как буду поступать. Я выключил вокруг себя все, что говорило по-русски. Засунул в уши наушники, и на меня все время сыпался и валился итальянский язык. Сыпался и валился. Первая неделя – это ад. Это как каша и резаная бумага. А потом вдруг наступает щелчок, когда интонационный поток начинает разбиваться на какие-то слова. Слова – на слоги. А дальше ты берешь учебник и смотришь. И это все еще до педагога. Через две недели, когда общая языковая мелодия у тебя развалилась на ноты, ты берешь педагога и мотивированно начинаешь учить язык. Еще через месяц ты начнешь ловить довольно тонкие нюансы. Но это при условии полного, как на подводной лодке, погружения: ты должен смотреть только итальянские каналы телевидения, ты должен слушать только итальянскую музыку – тогда очень быстро будет результат.

- А вы целенаправленно стремились попасть «туда»?

- Конечно нет. Я конечно в чем-то могу выглядеть сумасшедшим, но не настолько, чтобы не понимать, что занимаюсь вербальным искусством. Если ты музыкант или артист балета, тебе гораздо легче построить карьеру где угодно. А я не могу отделить себя от речи, если, конечно, не играю немого. В моей работе это называется «сердца глаголом жечь». Поэтому я никогда не строил себе иллюзий – говоря с акцентом, ты там никто и звать тебя никак. И нет противоположных примеров, я не знаю, назовите мне их… Поэтому я и говорю, что съемки в Европе для меня шабашка, которой я горжусь. Это работа, за которую мне не стыдно. Я получаю дичайшее количество предложений сыграть какого-нибудь генерала с ядерной боеголовкой в кармане или мафиози, который торгует проститутками из Румынии или Литвы, или еще какого-то подобного. Но я попросил своего агента во Франции даже не присылать мне таких предложений. Заработать деньги я могу гораздо легче, не выезжая из страны. Поэтому в Европе я останусь артистом, который берется только за специальные «отдельные» работы. И, конечно, приглашение сыграть Иоанна Павла II было фантасмагорическим.
Картина снята на английском языке, а дальше меня дублировали на итальянский, французский, португальский… И когда последний раз прилетел в Рим, то удостоился селфи «для моей мамы» с таксистом, который вез меня из аэропорта, потому что Италия страна очень католическая и папу там весьма почитают.

- Интересно, станет ли возможным показ этой ленты в России?

- Я не знаю. У нас из 146 миллионов населения всего 600 тысяч католиков и…

- Надев облачения священника, вы прочувствовали, чем он живет?

- Нет. Вы знаете, это такие профессиональные вещи, мне очень трудно их объяснить. Никогда бы не снимался, если бы в тот момент он уже был канонизирован или если бы это была сладкая пропаганда. Долго мучился и не понимал, как к этой истории подойти. Потом везде во всем сценарии вычеркнул «Wojtyla», «John Paul the second» и стал просто видеть человека, смотреть реплики, читать. Дошел до определенной сцены, когда папа узнает о том, что у него страшный недуг под названием «болезнь Паркинсона». Об этом знал врач, близкий ему секретарь и он. Больше никто. Он уезжает в горы и там принимает решение, оставаться или уйти. Ему, успешному, артистичному, умеющему убеждать, обаятельному, красивому, предстоит стать овощем. Его тело превратится в тюрьму, он будет неприятен окружающим. И Иоанн Павел Второй принимает решение остаться. Я думал: каким же мужеством, какой силой воли должен обладать этот человек! Мне интересно это играть! Я попросил все его частные видеозаписи, чтобы посмотреть на его поведение в быту, на службе, то, что не растиражировано в СМИ, то, что хранилось для частного просмотра. Я сидел и смотрел на него часами, «снимал» его пластику, мимику…
В фильме три временных отрезка, три возраста героя: 61, 72 и 84 года. Очень долго мучались с гримом, и если возрастным меня сделали практически один в один, как говорили итальянцы: quale tu quale, «похож, похож», одно лицо, то, будучи «молодым», мне надо было что-то делать с собой. И я понял, что должен дать зрителю ощущение, которое люди переживали после общения с ним, после его выступлений, ведь описываемые события были не так давно и многие очень хорошо помнят этого человека. Его легкость, его обаяние, тот свет, который он оставлял после себя, спокойствие, успокоение… И я тоже успокоился (простите за тавтологию), и результат не заставил себя ждать.

- Почему так произошло, что «там» вы играете представителей духовной элиты, а здесь суровых мужиков с волчьим взглядом? В России жизнь такая суровая, что ли?))

- Да нет. Есть же кто-то, кто играет другое.

- Значит, в отношении вас сложился штамп? «Граница» виновата?

- Только при вас мне звонил человек, который неделю уговаривал меня сыграть такой характер, какой был у Никиты Голощекина. И я ему в очередной раз объяснял: «Вы поймите, для меня поставлена точка, мне этот образ неинтересен».
Успех этого характера понятен. Вся наша страна вышла из военного городка. Фильм снимался в 99-м году, показывался в 2000-м. А военные городки начали распускать в 92-93-м. Это было время, когда мужики перепрофилировались, когда военных выводили из Германии, когда они оказывались никому ненужными, когда жены офицеров, которые всегда были домохозяйками, были вынуждены искать работу… Ностальгия по этому времени была колоссальная. И найти такого бескомпромиссного человека, который находится в ожидании войны, при этом настолько любит свою семью, свою жену, свое будущее, что не приемлет иного, - это было очень точное попадание в ожидания миллионов! На то он и великий Митта.
А потом уже ничего не сделаешь. В американской киноиндустрии есть такое понятие: «отрабатывать фактуру». И там любой артист бы сказал: «Господи, какое счастье! Я буду это повторять, и повторять, и повторять!» И только единицы великих меняют образы и ищут другие характеры. И все они умещаются на пальцах одной руки. Это звезды мирового уровня! Остальные – отрабатывают фактуру. Там решение принимается как? «Это можно продать?» - «Да!» - «Все, поехали!». А мы ведь другой школы, так работать нам скучно.

- У вас должна была быть небольшая роль в комедии про церковных иерархов. Состоялась?

- Нет, к сожалению, не сложилось по времени. Фильм Le Confessioni, о котором я вам уже говорил, тоже, к слову говоря, политическая сатира. Фильм снимался в июле 2015 года, когда формата G8 уже не существовало, Россию тогда уже исключили из «Большой восьмерки», но я там тем не менее присутствую, в роли русского министра.

- Сравнивая процесс кинопроизводства там и здесь, вы видите разницу?

- Особой разницы с точки зрения устройства съемочной группы нет. Интриги, сплетни так же, как и везде, начинаются с утра в гримерной. Операторы всегда ведут отдельное существование. Режиссерская группа – тоже. Хаоса больше всего у итальянцев, через 10 дней они впадают в какой-то ступор, начинают кричать, бегать, у них летит съемочный план. Немцы хоть и изображают из себя системных людей, этакую deutsche Mannschaft, но ничего подобного – тоже случается хаос. Самая стройная система – во французском кинематографе. Вот там действительно профессионалов гораздо больше, чем я встречал в Италии, или в Германии, или в России. У французов четко разделяется творческая часть группы и административная. Административная группа существует особняком, и такой подход приносит очень хорошие результаты. Съемки у французов вообще оставили самые лучшие воспоминания. Но, как и везде, все зависит от бюджета проекта и от его амбиций.

- А почему «Папа» - фильм телевизионный?

- Потому что он создавался для телевидения. Это делала RAI Cinema именно к моменту канонизации. Но так как работа уже получалась более объемной, потому что силы были брошены туда очень профессиональные кинематографические, они увидели в нем прокатный фильм и напечатали для Польши и Бразилии большое количество копий.

- Сериалы, даже хорошие, качественные, по вашим словам, это не высшая лига. А «Папа» - высшая?

- Нет, «Папа» - не высшая. Это продукт. Но продукт хороший. Он написан по реальным воспоминаниям тренера Войтылы об истории его любви к горным лыжам. Все, что там написано, правда. История скроена таким образом, что и Ватикан, и его глава показаны невероятно человечными. После фильма хочется сказать: «Какие они классные, эти ребята! Какие они демократичные, эти католики!»

- Вообще можно представить, чтобы у нас в России вышла комедия о церковных иерархах?

- Не знаю. Многое из того, что происходит на Западе, сложно представить себе в России. Фильм Фредерика Бегбедера, в котором я снимался, это сатира прежде всего на французское общество, но как итог это получилась сатира в целом на состояние «золотого миллиарда». Я не могу спойлерить картину, но многое из того, что высмеивают там, нереально представить высмеянным у нас. Так, например, L`Oreal – это крупнейшая французская фирма, один из главных спонсоров и рекламодателей Каннского фестиваля! Так вот Бегбедер мочит этого национального гиганта по полной программе, легко, свободно, смеясь над ним, говоря об его истории во время немецкой оккупации. Я не могу представить, что будет со мной, если я таким образом захочу ославить, например, «Газпром». Я думаю, у меня как у продюсера деньги точно закончатся. Мгновенно. Может, я еще буду бегать как актер в каких-то сериалах, но в производстве уже определенно не появлюсь.

- Вы сказали такую штуку: «Пассионарный космический идиотизм – одна из черт нашего национального характера». Поясните, что вы имели в виду?

- Улицкая об этом же сказала лучше меня: «Очень мощное целеполагание при полном отсутствии здравого смысла».

- Да, я помню эту цитату.

- Лучше нее никто не дал определение таинственной русской душе. Кстати, вы знаете, как французы понимают славянскую душу? «Это невероятная, фантастическая, варварская (это тоже неплохое слово), еще неистребленная энергия, которая имеет как знак плюс (созидание), так и знак минус. Сюда же невероятный страдательный залог и желание каяться». Когда я работал в фильме «Концерт», я им сказал: «Меня в этом сценарии интересует одно». - «Что?» - «Человек 30 лет переживал о том, что из-за своего эгоизма он поломал судьбу очень многим музыкантам. Причем невольно. И у него одно желание: через 30 лет поехать извиниться». - «Странные вы, русские! А комедии ты здесь не видишь?». Я говорю: «Нет».
Вообще русскому артисту очень трудно играть счастливого человека. Это странно, но это так. Нам сложно полюбить себя. Я много езжу и вижу вокруг себя много самодостаточных людей, особенно американцев. Это вообще какая-то другая планета. Они настолько уверены в себе, просто невероятно. Во Франции тоже много таких. Немцы – те любят всех учить. Они такие профессора, будут очень долго тебе объяснять, обязательно подробно, как тупому. Это особенности каждой нации. Чтобы эту разницу понимать, надо нырять туда, в культуру.

- Вы говорили, что научили их пить коньяк, как его пил Николай II. Это как?

- Это была смешная история. Николай II придумал пить коньяк, закусывая его лимоном, посыпанным сахаром.

- Так у нас же все так пьют.

- Ну, так они-то этого не знали) Говорят: «Что ты делаешь?» Я им: «У нас был царь. Как царь он, может, и не очень удался, но как потенциальный алкоголик придумал колоссальную вещь». Они так же, как и вы, звонко рассмеялись и спрашивают: «Какую?» - «Ну, давайте наливайте всем!» И мы всей съемочной группой выпили весь коньяк в окружности Мадонна-ди-Кампильо. Им понравилось: набираешь чуть-чуть коньяку, потом берешь лимончик с сахаром, кладешь его в рот, и напиток получает совсем другой вкус. «Да!»
Вообще я люблю рассказывать русские анекдоты. При этом итальянец смеется семь раз из десяти. И не переспрашивает, в чем здесь юмор. Француз – пять. Англичанин – один. Девять раз он смотрит на тебя удивленными глазами. Немец вообще не смеется. Ему нужно сказать: «Это анекдот». Тогда он начнет улыбаться. Причем в начале, не в конце истории. Вот так. Это разные ментальности. И не надо по этому поводу обижаться. Об этом стоит говорить! О нас, о том, какие мы! И вот этим я хотел бы заняться.

- Теперь вопрос к вам как к продюсеру. Записала высказывание Кончаловского. По памяти. На точность цитаты не претендую: «Создавать шедевр можно, только следуя своим желаниям, наплевав на мнение продюсеров, зрительской аудитории и пресловутых рейтингов. Можно, конечно, жить иначе: ничем не рискуя, создавать продукт, заранее просчитанный с помощью маркетинговых исследований. Но тогда твое детище встанет в ряд других клонов индустрии кино или телевидения, ничего не оставив следующим поколениям и явив собой событие сиюминутное». Вы согласны?

- Абсолютно. А в чем противоречие?

- Противоречие в том, что если ты взял у кого-то деньги, будь то частный инвестор или государство, то как человек честный ты должен их вернуть, причем желательно с прибылью. И вот тут начинается конфликт между свободой творца и здравым циничным расчетом.

- Да, в этом вечный конфликт.

- И как вы из него выходите?

- И вхожу трудно. И выхожу нелегко. И совместить это невозможно. Абсолютно. Хожу, убеждаю.

- То, что рынок пришел в Россию, это благоприятно для творчества? Или губительно? И, может быть, даже унизительно?

- Но он пришел, и я других условий не помню. Мне не с чем сравнивать в отличие от Андрона Сергеевича. Я работал всегда в этих условиях и ни разу ничего невероятного не заработал. Когда ты ступаешь на территорию большого кино, то все время идешь как по болоту. И вероятность провалиться – девять из десяти, то есть практически на каждом шагу. Да, я думаю, везде так. Это действительно бьет по рукам во многих идеях. Но, с другой стороны, и заставляет тебя искать нечто оригинальное и приводит к такому состоянию, когда ты не спишь, потому что всякая идея будет подкреплена деньгами, если она настоящая. Подлинная. Не завиральная.

- Как у Пикассо, да? Художник — это человек, который пишет то, что можно продать. А хороший художник — это человек, который продает то, что пишет.

- Ну да. Ну да. И ведь есть тому образцы, это безусловно. Например, упрямство Виктора Демента, снявшего фильм «Находка», оно было невероятным. Я прочел сценарий и спросил: «Ну, кто это будет смотреть, Вить?» В результате снимали год, картина благополучно провалилась в нашем прокате. Надо ли было ставить ее перед Новым годом? А когда её ставить? Сегодня зритель так привык смотреть в Интернете или ждать выхода на экраны. Но это вопрос к прокату. Я, например, перестал ходить в кино по одной простой причине: рядом все время хрустят попкорном или еще чем-нибудь. А я не могу это терпеть. Поржать я могу в другом месте. Очень обновился, омолодился зритель, изменились его потребности. Поэтому после небольшого подъема и расцвета кинотеатров сейчас они испытывают огромный кризис. Потому что неправильная подача, потому что потеряли огромный пласт зрителей, потому что продолжают терять его дальше. Вначале из кинотеатров ушли те, кому за 30; потом те, кому исполнилось 25, а сейчас кинотеатры не могут удержать тех, кому за 20. Вот в чем печаль!

- А что за история случилась с фильмом «4 дня в мае»? Он так и не попал к зрителю?

- Он попал к зрителю, но не так, как мы бы этого хотели. У него невероятное количество просмотров в Интернете, огромные продажи на DVD. Все это случилось после того, как его сняли с эфира и вынули из кинотеатров. Некоторые даже заподозрили, что я специально организовал подобный пиар. Дело в том, что документ, который лег в основу этого фильма, имеет спорный характер. Нас обвинили в том, что в конце фильма русские солдаты объединяются с немецкими, чтобы защитить детей. Сказали, что этого не могло быть, а даже если и могло, не надо об этом говорить. Я с этим не согласен, потому что в нашем фильме мы говорили о гуманизме российского солдата, о том, что, пройдя пять лет войны, боли, потерь и страданий, русский человек все равно остается человеком. Меня эта история задела от сердца.

- И последний вопрос: о чем вы сейчас не спите?

- Ой, много о чем! Я вдруг загорелся двумя сюжетами. Пока не начал снимать, говорить не очень хочется. Скажу так: одна лента по русской классике, это такой прайм-сериал, 8 серий по 52 минуты. И вторая – это стандартный сценарий криминальной истории, по типу «убегающий – догоняющий», но с хорошим качеством и достаточно художественный. Это должны быть 10 серий для нового НТВ, которое сейчас меняет свой формат, свою сетку. Так что видите, я весь в задумках. А театр с вами даже не затронули. Между тем, театр для меня – это очень сердечная, нежная и трогательная тема.
Так что, слава Богу, у меня внутри пока все слажено. Витраж не разбит. Да, это не цельный кусок, это мозаика, но она сложена в картинку, и картинка целостная. Нет такого состояния, когда хочется убежать или скрыться. Нет! Хочется что-то делать, работать, ни на что не рефлексировать, не обращать внимания. Побеждает всегда тот, кто действует. И он всегда прав.

- Спасибо вам и успехов!

- Спасибо вам. 


ТЕГИ:  П?рсона  /  Инт?рвью